Вечером в пятницу 5 декабря 1980 года Джон Леннон принимал автора RS Джонатана Котта в своей квартире в нью-йоркском Вест-Сайде и в студии Record Plant. Они провели вместе более девяти часов. Спустя три дня Джон был убит по дороге домой после очередной сессии звукозаписи. Сделанный Коттом материал должен был стать кавер-стори январского номера RS за 1981 год, однако после гибели Леннона Джонатан написал некролог музыканта, где почти не использовал запись беседы с ним. Более того, кассеты с разговором так и остались не до конца расшифрованными. В тридцатую годовщину гибели Джона Леннона мы впервые предлагаем вашему вниманию текст его последнего крупного интервью — бескомпромиссного, вдохновляющего и трагически смешного.

- «Double Fantasy» — первый альбом, который ты записал за последние пять лет, и, как поется в твоей песне «The Ballad Of John And Yoko», «приятно снова вас обоих видеть».

- Распространенная идея, что я все это время был отрезан от общества, не имеет никакого отношения к реальности. Я просто был таким же человеком, как и все вы. Я работал с девяти до пяти: пек хлеб, менял пеленки, ухаживал за ребенком. Люди все время спрашивают: «Почему ты ушел в подполье, почему ты прятался?» Но я не прятался. Я съездил в Сингапур, Южную Африку, Гонконг; на Бермуды. Я был повсюду в этом гребаном мире. Я делал самые обычные вещи — например, ходил в кино.

- Но ты почти не писал все эти годы.

- Да, я не то чтобы много написал. Знаешь, нам было очень важно, что у нас родился ребенок – кажется, все забыли, как долго мы пытались и сколько было выкидышей, иногда настолько серьезных, что Йоко, казалось, была на грани смерти. У нас был один мертворожденный ребенок, были сложности с наркотиками, куча личных неприятностей, проблемы с обществом, которые мы создали себе сами или которые появились благодаря нашим друзьям. Но так или иначе. Иногда мы ставили себя в такое положение, что было очень тяжело, но нам удалось завести ребенка, к чему мы стремились десять лет, и Боже мой, мы не собирались взять и все испортить. Мы год никуда не ездили, и я начал заниматься йогой с седовласой дамой с телевидения. (Смеется.)

- Людям не угодишь. Все критикуют тебя за то, что ты не пишешь новых песен, мо при этом напрочь забывают, что три твоих предыдущих альбома — «Some Time In New York City», «Walls And Bridges» и «Rоск'N'Roll» — мало кому понравились. Особенно агитпоп «Some Time In New York City» с песнями вроде «Attica State», «Sunday Bloody Sunday» и «Woman Is The Nigger Of The World».

- Да, этот диск сильно всех огорчил. Йоко называет его «Бертольт Брехт», а я, как обычно, даже не знал, кто это, пока она четыре года назад не привела меня на постановку «Трехгрошовой оперы» Ричарда Формана. Тогда я смог увидеть альбом в этом свете. Меня всегда раздрожало, что там грубоватый звук, но я специально делал эту запись на манер газеты – где есть опечатки и факты всегда перевраны, - поэтому она имеет привкус одноразовости.

Но на меня постоянно нападали, с самого начала. Не забывай, что про «From Me To You» говорили, что она «ниже среднего уровня The Beatles». Это было в рецензии в NME. Боже мой, мрак. Может быть, эта песня была не столь хороша, как «Please Please Me», не знаю, но «ниже среднего уровня»? Мне этого никогда не забыть. Не говоря уже о том, что люди писали о наших с Йоко записях. Они рвали нас в клочья! «Эстетическое самопотакание, примитивистские стоны» - все в таком духе. Потому что эти альбомы были про нас, понимаешь, а не про Зигги Стардаста или Томми. И когда вышел Мind Games», все его тоже возненавидели.

Но так происходит не только со мной. Посмотри на Мика, например. Мик двадцать лет подряд записывает хорошую музыку, и они все равно не дают ему продыху. Разве они скажут когда-нибудь: «Посмотрите на него: он лучший, ему тридцать семь, ион выпустил красивую песню «Emotional Rescue», она на высшем уровне»? Мне она понравилась, многим она понравилась. И Господи помоги Брюсу Спрингстину, когда они решат, что он больше не бог. Я не видел его, но слышал о нем много хорошего. Сейчас его поклонники счастливы. Он рассказал им о том, как можно быть навеселе, мечтать о девочках и машинах и всем в таком роде, и это тот уровень, который они могут без проблем воспринимать. Но когда ему придется столкнуться с собственным успехом, когда он будет становиться взрослее и взрослее и ему придется повторять это снова и снова, тогда они набросятся на него, и я надеюсь, что он это переживет. Ему надо только повнимательнее присмотреться ко мне или к Мику. Жизнь движется вверх и вниз, вверх и вниз —конечно, вдохновение непостоянно, но кто мы, роботы, что ли? Чего они от него хотят? Они хотят, чтобы он покончил с собой на сцене? Они хотят, чтобы мы с Йоко занимались любовью на сцене или покончили с собой на сцене? Когда они сказали, что «From Me То You» ниже среднего уровня The Beatles, я понял, что надо все время тащить это на себе. Мы находимся в мире, где ты забираешься на колесо и тебя то поднимает, то опускает.

- Ты пел, что смотришь на колеса (имеется в виду песня Леннона «Watching The Wheels» — прим. RS). Что это за колеса?

- Вся Вселенная — это колесо, так ведь? Мы снова и снова идем по кругу. На самом деле это колеса внутри меня самого, но знаешь, наблюдать за самим собой — почти то же самое, что наблюдать за кем угодно другим. И я наблюдаю за собой, наблюдая за своим сыном.

Что касается нашего ребенка... Это все еще очень тяжело. Я не лучший в мире папа. Я стараюсь как могу. Но я очень раздражительный, у меня бывают депрессии. Мое настроение поднимается и опускается, поднимается и опускается, и Шону приходится с этим как-то справляться — когда я отдаляюсь от него, а потом снова посвящаю себя ему, а потом опять. Я не знаю, как это скажется на нем в будущем, но физически я всегда был рядом.

Мы все эгоисты, но мне кажется, что так называемые художники — эгоисты абсолютные: заставить себя подумать о Йоко, или Шоне, или кошке, или вообще о ком-то другом, кроме меня самого — моего настроения, моих маленьких глупых проблем, — очень тяжело. Разумеется, если сделать это, чувствуешь радость, понимаешь, что все не зря, но тем не менее.

- Но ты как бы думаешь о сыне в песнях, например в «Beautiful Boy».

- Да, но это легко... это как рисовать. Гоген застрял на Таити и рисовал большую картину для своей дочери — если верить фильму, который я смотрел. Он на гребаном Таити рисует для нее картину, она умирает в Дании, она не видела его двадцать лет, у него венерическое заболевание, и он сходит с ума на Таити — он умирает, и гребаная картина сгорает, и никто не увидел главного произведения его гребаной жизни. Я все время размышляю о такого рода вещах. Я пишу песню о своем ребенке, но лучше бы я, вместо того чтобы писать эту гребаную песню, поиграл бы с ним в мяч. Самое тяжелое для меня — это играть. Я могу делать все что угодно, кроме этого.

- Ты не можешь играть?

- Играть совсем не могу. Я придумываю штуки. Я могу рисовать, я могу смотреть с ним телевизор. В этом я мастер, я могу смотреть любую чушь, если мне не надо ходить туда-сюда, и я могу говорить с ним и читать ему, и я могу взять его с собой куда-нибудь выпить кофе и прочее в таком духе.

- А песни для «Double Fantasy»? С ними было легче?

- Не особенно. Мне потребовалось пять лет, чтобы написать их. Пять лет запора, а потом три недели диареи. (Смеется.) Сам физический процесс написания занял три недели. Есть дзенская притча, Йоко рассказала ее мне — может быть, я уже упоминал ее в одном из интервью: император посылает гонца к художнику, чтобы заказать картину. Он платит художнику деньги, и тот говорит: «Хорошо». Проходит год, гонец возвращается к нему и говорит: «Император ждет свою картину». Тогда художник говорит: «Подожди немного», и прямо на его глазах рисует ее и говорит: «Вот». А гонец возмущается: «Что за ерунда? Император заплатил тебе двадцать тысяч долларов за эту дрянь, а ты набросал ее за пять минут». Тогда художник отвечает: «Да, но я потратил десять лет думая о ней». Я никак не смог бы написать песни для «Double Fantasy» без этих пяти лет.

- Я долго думал, но так и не смог вспомнить заметного рокера, который бы записал диск вместе со своей женой или кем-то еще и отдал ей половину времени.

- Да, в таком виде мы сделали это впервые. Мы уже раньше выпускали совместные альбомы, вроде «Live Peace In Toronto 1969», где у меня была одна сторона, а у Йоко — другая. Но «Double Fantasy» — это диалог, и мы в некотором смысле воскресили себя здесь как Джон и Йоко — не как Джон экс-«битл» и Йоко из Plastic One Band. Здесь мы вдвоем, и мы считали, что если альбом не будет продаваться, это просто будет значить, что мир не хочет знать о Джоне и Йоко: или им больше не нужен Джон, или им не нужен Джон с Йоко, или им нужна Йоко без Джона, или что угодно еще. Но если мы не нужны им вдвоем, мы отказываемся. За свою карьеру я работал с кем-то еще — не считая свиданий на одну ночь, как, скажем, с Дэвидом Боуи или Элтоном Джоном, — только с двумя людьми: с Полом Маккартни и Йоко Оно. Я привел Пола в самую первую группу The Quarrymen, он привел Джорджа, а Джордж привел Ринго. И вторым человеком, который заинтересовал меня как художник, как человек, с которым я мог бы работать, была Йоко Оно. Я выбирал тщательно.

Сейчас у нас только один ориентир — аудитория. Можно ориентироваться на небольшую аудиторию, на среднюю аудиторию, но я лично предпочитаю большую аудиторию. Я решил в художественной школе: если я собираюсь быть художником любого сорта, я хочу, чтобы мои работы стали известны как можно большему числу людей. Идея тихо рисовать у себя на чердаке и никому ничего не показывать — не по мне.

Когда я попал в художественную школу, там было много типа крутых парней и девчонок, особенно парней, которые ходили с разрисованными джинсами и выглядели как художники. Им всем было о чем потрепать языком: они знали все про каждую чертову кисточку, они говорили об эстетике, и в итоге они все стали преподавателями или людьми, которые рисуют для собственного удовольствия. Я ничего не вынес из художественной школы, кроме того, что там были женщины, там много пили и там было можно одновременно учиться и ловить кайф. Мне все это страшно нравилось, но что касается искусства, я абсолютно ничему не научился.

- Твои новые песни — ты пытаешься сделать их более современными? Не хочешь добавить в них диско?

- Нет, я такими вещами не занимаюсь. (Смеется.) Если подумать: как я снова мог вернуться к музыке? Я решил выбрать путь, который мне лучше всего известен, максимально простой и непретенциозный. И я решил отказаться от экспериментов, потому что мне нравилось работать так, как я работал раньше. Свою песню «Starting Over» я называю «элвисовско-орбисоновской».

- На твоих последних записях слышно эхо.

- Да, это эффект из пятидесятых. Почти на каждой записи, которую я сделал, есть такое эхо, начиная с «Rоск'N'Roll Music». Оно мне нравится. И мой голос почти всегда звучит одинаково. Я обратился к своему прошлому, к своим корням, как Дилан, когда он записывал «Nashville Skyline». Но у меня нет ничего похожего на Нэшвилл, я из Ливерпуля, поэтому я сконцентрировался на старых записях, которые слушал тогда: Элвис, Рой Орбисон, Джин Винсент, Джерри Ли Льюис. Меня иногда сносило в сторону «Revolution 9», но все мое экспериментаторство теперь связано с тем, что делает Йоко.

Знаешь, первый раз мы вместе вышли на сцену в Кембридже в 1969 году. Ее пригласили выступить с какими-то джазовыми музыкантами. Тогда я первый раз играл не как участник The Beatles. У меня был комбик, и я создавал гитарные шумы, и люди очень огорчились, когда узнали меня: «Что он тут делает?» Тебе всегда говорят, чтобы ты не покидал отведенное тебе место. А когда мы попытались заиграть рок-н-ролл, они спросили: «А что она тут делает?» А когда мы попробовали играть вместе — так, чтобы я был просто инструментом, а не отдельным проектом, как Айк Тернер, подыгрывающий Тине, только Тина была другой, авангардной, — тогда огорчились даже игравшие с нами джазовые музыканты.

У всех есть четкое представление о том, что ты должен делать. Но это все равно что жить в соответствии с тем, чего от тебя хотят родители или общество, или так называемые критики — на самом деле это обычные парни с ручкой или печатной машинкой, которые сидят в небольшой комнатке, курят и пьют пиво, у них есть свои мечты и кошмары, но при этом они делают вид, что они непогрешимы в своем, особом мире. На здоровье. Но находятся люди, которые все это игнорируют.

Случаются странные вещи: один парень в Англии, астролог, сказал мне как-то, что я буду жить в другой стране. Я не помнил об этом, пока не начал изо всех сил бороться за право остаться в Соединенных Штатах. Я думал тогда: «Что я, черт побери, здесь делаю? Какого рожна я устраиваю все это?» Я изначально не собирался здесь жить, просто так случилось. Мы не собирали вещи — мы оставили все дома в Англии, мы думали приехать ненадолго. Но мы больше не возвращались.

Я был в суде, и люди говорили, что я недостаточно хорош, чтобы быть здесь, что я коммунист или что угодно еще. И я подумал: «Зачем мне это все?» И тогда я вспомнил этого астролога в Лондоне, как он сказал мне: «Придет время, и ты уедешь жить в другую страну». Не из-за налогов. Принято считать, что я сделал это из-за налогов, но это не так. Я не получил от этого никакой выгоды, ничего, я много потерял на этом, когда уехал. У меня не было финансовой причины уезжать из Англии. Я не из тех англичан, которые хотят оказаться под жарким солнцем и поэтому уезжают на юг Франции, на Мальту, в Испанию или Португалию. Джордж все время говорил: «Давайте уедем и будем жить там, где солнце».

- «Here comes the sun».

- Да, он все еще ищет солнце, потому что все еще живет в Англии. И вдруг меня осенило: «Боже, ведь этот парень предсказал, что я уеду из Англии!» Хотя когда он мне это говорил, я думал: «Он шутит, что ли?»

Иногда ты задаешься вопросом, действительно не можешь понять... Я знаю, что мы создаем свою собственную реальность и у нас всегда есть выбор, но насколько все предопределено? Можно ли сказать, что перед тобой всегда развилка, где есть два пути и каждый из них в равной степени предопределен? Может быть, перед нами сотни путей, всегда можно пойти одним, а можно другим — есть выбор, и иногда это очень странно.

Но это неплохой финал для нашего интервью, так что до встречи, до следующего раза.

Журнал Rolling Stone, январь 2011 года.